* * *

В сумерках черная вишня.
Чай, самовар бы сюда,
За разговором услышать
Как закипает вода.

Сладкая, сладкая вишня
Косточкой брошена в ночь,
И не покажется лишним
Время, как воду, толочь.

* * *

и вишня я,
и лишняя
разбитая тарелка.

на солнце масло подгорело –
хозяйка к сроку не поспела
и вышла тьма.

свет из окна теперь,
теперь он наизнанку,
бормочущая дверь
изображает няньку.

как одуванчик, плесенью
покрывший грязь помойки,
травой расту и зеленью
на медном рукомойнике.

но это детства тьма.

* * *

Старуху вынесли из комнат.
Как молоко, свернулся летний день.
Ну что ж, смотри:
И двор знакомый,
И прошмыгнувшего соседа тень.
Смешно, но спрятался за дверью,
Боится смерти не своей, чужой.
В свою-то он никак не верит.
Старуха спит.
И станет молодой.
Пока мы молоды – бессмертны,
Пока жизнь теплится – душа жива.
Мешочек соли ей отмерят,
Уже завязанная голова.

РАЗДВОЕНИЕ, РАЗЛОЖЕНИЕ...

ценность цезарей твердить, заученный урок
славные деяния, слова и даже то, что мир кругом
начинает путь с нуля, от фонаря. в свой срок
рукописи, свернутые в медь, свернувшееся молоко.

поздним вечером дождя расписанный уют,
черной улицы неточность, призрачность, любую дребедень
государственной идеи, власти, жизни чтут,
вот, в конце концов, луна ест солнце, иначе откуда тень.

лень назначит соль, пот, деготь и плацдарм труда,
на уме солдатский сапожок и лошадь, счастья леденцы,
ценность цезарей, прозрачных близнецов слюда,
поговорки списанной "от лысого до лысого" концы.

под уздцы и под руку, победные шаги
суеверия и страха собирают в белые глаза
мрамора безумие, навыкате мозги,
галереи холод и тепло мертвы и различить нельзя.

слюдяные окна, царство теней на плетень
календарь, ползущих хроник повилика, сорная трава
без корней и листьев обволакивает день,
выйдет несъедобной вермишели паутина те-ти-ва.

СООРУЖЕНИЕ

I. рождение в пальто

вглубь шут схороненный в гороховом пальто
придет в пальто уйдет переодевшись
как мышь церковная пока еще никто
в "церковной камере" университеты

в окраску замкнутый в опилки слежку цирк
на лошади летящий по арене
или слепцов следящий переубедит
что слепнущим пространством коронован

II. цоколь

голова к голове как булыжник батума в чернилах
столько тряпочной крови на них натекло
на турецком базаре беспозвоночная сила
а теперь пересчитаны ребра колонн

так сны переворачивает объясняя гадалка
а на узкой кровати раскрыта постель
и болезнь зарывается в теплые белые складки
сладко в складках в капризах чуть-чуть поболеть

это нервы и грязь кинохроники в чистой квартире
и аеспутавшись женщина бредит себе
сухой блеск голенищ с дверных ручек и с окон стирая
"а счастливые в голод родятся в тряпье"

ПАМЯТНИК

Листаю словари для птиц и птичьи,
Вхожу, и в азбучных глотках
Вся хлеба горечь, зазвеневшим горлом,
Не рассказать о чудесах.

Пыль выпрямляю, сонную на солнце
Чтоб хроник воробьиных след
Запечатлеть в разрушенные формы,
В них миг раскручен в сотни лет.

А разве пыль имеет наше время?
Пусть выступит в ней генерал.
Сожмется сердце в сладостной истоме:
"Моншерами, что он сказал?"

Сорок-веков, солдаты, исподлобья
Блестят безделкой для гнезда.
Проклюнувшись, находит гребень, перья,
История всегда хлюзда.

* * *

не призрачный, твердеющий моллюск
оковы, хитрый перламутр
оковы, азбуке своей молись,
но лисий брат не плачет, мертв.

я в жемчугах скорей тебя умру,
с морским жилищем хор и ход,
прекрасно-белый на песке хартум
в песчинке позвонков и хорд.

а здесь от камня кров и хлебный кремль,
иглы рубиновый конец,
марксизмы ленинизмами кормил
свой брат и сам себе близнец.

собачьи слезы, как собачья жизнь,
беспомощные, в зернах бус
и липкой жалости покатят вниз,
я перебитых лап боюсь.

хартум отходит в глинобитный мерв,
в сухой траве ужасный друг,
наш общий друг ужасный муравей,
и черной тенью слово "курт".

* * *

Что мне мороз и слова власть в избытке,
Туман - юла, посаженный на ось, на кол, на дым,
Пусть яблоко и облака допрыгнул
На ветке лист, до самыя небес зады.

Допрыгнуть до земли, ее цветов, букашек,
До запаха травы, лежать в траве – туман,
Само собой, он никому не страшен.
Мороз все высветлит и слова вышла тьма.

ИМЕНА

I.

хрустящий, как жизнь таракана, снежок,
нащелкает по носу в карточных играх
азарт, а угроза стереть в порошок
чего стоит, козни ужасные в пиках.

а у нас живут комары в декабре
в квартире, не высушить слезы, сырые
углы, повторяемые в ноябре,
затем в декабре, звенья цепи простые.

люблю спелых яблок, хрустящих, бока,
и жар не сдержать, уголек на ладони пылает
пылает, как счастье в глазах едока
язык костра, вечно пустой и голодный.

II.

по времени на курьих ножках,
по козьей ножке любящий язык
ведет слюну, пройдет по коже
печати, вырастет земли пузырь.

слепого небо видит, кукла
с ключом в спине, в душе, настольных игр,
взял палку в руки и застукал
пустую очередь за водкой вмиг,

а на плечах лежит булыжник,
на окнах отблеск праздничных небес,
собачья жизнь равна публичной,
пес под колесами предстанет весь.

в прозрачном небе птица плачет
и не спешит, как слезы по щеке,
теперь сентябрь за ухо схвачен,
как птица, набалдашник сжат в руке.

сначала умирает кожа,
с чем поздравляю и желаю всех
благ грамоте заборной, то же
литературе, делящей успех.

* * *

Кузнечик выйдет к казни и прогулке
Удобные глаза на нитке узелки
В тумане обезноженные гулком
Растут как тишина в лесу шаги

Из узелков родится вошь и праздник
С ним ватный дождь уходит в потолки
Рука конфетою на нитке дразнит
Пустышкой пляшущей оторванной ноги

Из узелков безвольных стрелок время
Глаза задернуты и казни поводки
Конец кузнечику букашке вредной
Прогулок ясные шаги легки

Дрожь позабыта напряженье жертвы
Прогулки ясные и смерть круги
По всяким лужам чертятся приметы
Свобода ценностей придуманных другим

* * *

Закон, не слышимый уже на небе,
Об охоте на стрепета и куропатку,
Птичья гибель назначена в левой лопатке,
Дадут за милую жестокость хлеба.

Закон, наивный до романса, выжал сроки.
Свиные шкуры, сбор кишок, чужое вреня,
Как умеют, речами зажгут, заморочат,
Как всегда, свежий воздух окажется древним.

В габардине бесплатном клопа-черепашки,
Зажатый в талии, пришпоренный за птицей,
Сегодня алиби, а завтра жизнь убийцы,
На могилке рыдает чиновник пропащий.

Это день зеленеет на лбу государства
Или бабочек легких развернуты крылья -
Не обязательно ужасна старость,
Прекрасное в любом конце открыто.

* * *

дождь сам себе в сердце плачет
чертит слезами судьбу сверху вниз
слава ли Богу ли просто молись
и обскажи печали

так выбегают из дома
в вечный покой в предрассветную муть
дождь спотыкается падая в тьму
там как-нибудь дохромает

* * *

Будь славен, селянин,
Способный жить и жать и жуть способный.

* * *

тварь умна умну тварь чтоб всяко повреждала,
на небе ангелы, смеясь, целуют утро.
есть знание убийства, из своей халтуры,
из красной, кровь чернее, больше ночи стала.

чем больше вечера на улице, как вата
из рваной телогрейки, лезут клочья света,
как старое тепло, желтеют окна следом,
душа, живущая в потемках, трусовата

во тьме, а в спящей комнате полна собою,
моя чужая жизнь находит счастье в грусти.
есть церемония убийства суть: страсть, трусость.
мысль с мыслью дружат, ссорятся, а я особо

не верю в их случайность, сам преставлюсь мыслью,
кого-то радовать, его став злобой, буду.
в Москве сырая даль днем, солнце встать откуда
смогло бы всюду и мои ботинки скисли,

меня и лужу отражает небо, мусор
усердно носим с ней по самую макушку.
есть сон убийства смерти, взять дух, душу, душку,
какой ряд слов, в кромешной зелени, зажмурясь,

тьму солнца вижу, глаз стрекоз мгла тени тянет,
вытягивает я свои глаза закрою,
от заблуждений став свободным, вечность встрою,
мой личный мрак перед чужим преградой станет.

* * *

слезы неба жемчужное солнце в тумане,
в стекле зеленом то пятном,
то перфильев с ухмылкой сияют. заране
глядит бутылочное дно,

там осталось немного, не более трети,
не хватит растопить свой стыд,
жизнь дешевле от жизни самой, не от смерти,
где стол был яств, там гроб стоит.

жил-был князь, по нему слил прозрачные слезы,
меня отславил лицеист,
мы снесли вместе в вечность прозрачные грезы
и хрупкий под ногами лист.

Бог не материален, то есть разговоры
Ты был, Ты есть, Ты будешь ввек,
говорят, Он в решениях строгий и скорый,
забыл дать сердце человек.

кровь шершавая в сердце истерлась, а краше
отцветшей старости чернил
на доске погубительной грифелем машет
и в гроб сходя благословил.

* * *

Не холодно, не будет день иным,
Сверкает пыль и подступает сырость.
Я называю время золотым
Одетое, обутое навырост.

Как отказаться, что это зима,
Двуликая и не из самых лучших,
И, сбившись в кучи, не дрожат дома,
Запуталась в пальто, как солнце в тучах.

ЭЛЕГИЯ

вечер ближе к сирени,
черной ниткой букет перевязанный,
в сердце льется сильнее
черный чай с белым сахаром чашками

крылья моли и сердце
ребром ручками в чашки ухлопаны,
дую в море до смерти,
заполняю и пеной, и холодом.

зрачок плавает петлей,
ловит пробки в бутылках, небесные
звезды в бьющемся теле,
на пол падает чашка осколками.

стану тенью мундира,
трубкой свернутой тени и линии
точкой, счастьем копирки,
уменьшающей существование.

смерти нету, голубчик,
с тусклым золотом гербовых пуговиц
над подъездом под ручку
тени ноги протянут, не более.

РОБЕСПЬЕР

убивать, срывая листья, веря счастью своему,
в опустевший сад приходит бюст из гипса,
в красной папке аккуратных списков кипа,
с буклей пудра осыпается на красную скамью.

рыжие глаза самоубийц сыреют от тоски,
старцы, шедшие к воде, в кусты уходят,
слой за слоем осыпаются свободы
убивать и равенства погибнуть ржавые зрачки.

привидению нужны свидетели, по проводам
льется пустота, начало всех энергий,
правит ток теней, исчезнувших по беркли,
неподкупному, а под ножом проточная вода.

складки римской тоги и отечественный непотизм,
а кому доверить праздник термидора?
собственный убийца, ставший внуком, дорог
вкусом крови, без которого никак не обойтись.

в слабом городе нет слаще слов "гражданская война",
дремлет вдалеке в пустой аллее сада
бюст, пусть плечи расправляет грозно вата,
катит ночь в глаза и сердце, робеспьерова луна.

* * *

речка льдом накрыта речка
громыхают мост и поезд
небо брошено на плечи
разлюбезной Ольге

холодно сердечный холод
рыбаки вмерзают в лунки
а себя поймавший сколот
свищет в хвост вагону

речка – льдом накрыта – речка,
громыхают мост и поезд,
небо брошено на плечи
разлюбезной Ольги.

холодно, сердечный холод,
рыбаки вмерзают в лунки,
а себя поймавший сколот
свищет в хвост вагону.